Воспоминания Рады Драгановны Озриной

Мама получила однокомнатную квартиру на высоком первом этаже с окнами на северо-запад, и в первый же год - стояла сильная, августовская жара – поставила в большой бутыли вишню с сахаром, чтобы сделать вишневую наливку. Мама была родом с Украины, и густой вкуснейший этот напиток всю жизнь был ее коронным продуктом! Поскольку никаких решеток на окнах тогда не делали, представьте себе, к концу лета бутыль с окна украли, и мама очень горевала!

Нам, детям, возможность залезать в квартиру через окно очень нравилась и часто нас выручала, когда мы забывали ключи, к примеру, или просто хотелось показать свою ловкость друзьям. Мама очень сердилась и говорила, что мы показываем дорогу ворам.

Переселили нас всем домом из самого центра Москвы, с ул. Горького, дом 10, который в те времена назывался гостиницей «Люкс» (до революции гостиница «Франция», построенная булочниками Филипповыми, со знаменитой булочной и кондитерской и кофейней, потом это была гостиница «Центральная», а сейчас это замечательное здание и вовсе снесли, чтобы построить там что-то более современное). В этом доме со времен революции и создания Коминтерна (см. ниже) жили деятели коммунистического движения из разных стран мира, основатели многих коммунистических партий, находившиеся в подполье и после войны переехавшие в свои страны, чтобы возглавить правительства восточно-европейских государств или работать в парламентах своих стран в левых фракциях коммунистической ориентации, представляя социальные интересы рабочих и бедных слоев общества. В доме остались их дети, выросшие в Москве и пожелавшие здесь остаться. Там было много испанцев, сражавшихся за свою республику в войне 1936-39 гг. и вынужденных бежать от преследований победившего фашистского режима генерала Франко.

Нас, детей Люкса, все эти политические баталии мало интересовали, и, переехав из сердца Москвы в «чисто поле», мы продолжали вдохновенно играть в «казаки-разбойники», прыгать через 2 веревки, играть в вышибалы, лягушки и другие веселые игры, тем более, что просторы вокруг были необыкновенные. Сейчас даже представить себе трудно, что на месте кинотеатра «Прогресс» (теперь это театр под рук. А.С. Джигарханяна) и двух соседних домов была огромная грязная лужа, скорее, пруд, по которому мы плавали на широкой дверной доске, отталкиваясь от дна длинной палкой. А по весне мы ловили головастиков, которых там было великое множество, и в спичечных коробочках перевозили на другой берег и отпускали.

Построенные к 54-ом году Красные дома и Дом преподавателей действительно стояли в чистом поле! Вокруг не было ничего, и только начиналось бурное жилищное строительство - через 3 года появился Ленинский проспект и прилегающие улицы, выросли огромные многоквартирные дома.

На дорожке во дворе 6-го дома, по которой мы сейчас ходим к метро, была большая лужа битума, и мой брат с разбегу влетел в нее, а вылезти никак не мог! Помогли проходившие мимо взрослые - вытащили его, но сандалии остались там навсегда! Подозреваю, что не только его – эта лужа стояла довольно долго, поверхность ее покрылась пылью, и трудно было угадать эту ловушку, когда мчишься во весь опор, спасаясь от преследователей, казаков или разбойников!

По другую сторону улицы Строителей (в то время она никак не называлась, потом это была 1-ая улица Строителей, в отличие от появившихся 2-ой и 3-ей, ныне это улицы Крупской и Марии Ульяновой) расстилались колхозные поля, стояли стога сена, и однажды приключилась такая история: 9-летний сын наших люксовских знакомых вместе с друзьями поджег стог, и за такую шалость родители заплатили колхозу огромный штраф – по 1200 руб. каждая семья, что составляло до реформы 1960 года полторы месячных зарплаты врача!

Весьма сомнительную «шалость» позволил себе и знакомый мальчик Миша, который учился в 14-ой школе на год старше меня и жил в 1-ом подъезде 7-ого корпуса дома 6. Он решил пострелять из пистолета отца (генерала М. Сухачева, командовавшего Московским военным округом) с балкона их квартиры на 4-ом этаже. Когда приехала милиция, он бросил пистолет в кастрюлю с борщом, и уж не помню как, это дело уладилось.

Уже в первую осень в наши пустые дворы завезли саженцы деревьев и кустов, и жильцы вместе с работниками домоуправления сажали их в определенном порядке. Работами руководила несколько прихрамывавшая женщина домоуправ (говорили, что она прошла всю войну и ее хромота – результат пережитого ранения). К сожалению, я не помню ее имени – может, кто-то из старожилов наших домов вспомнит, она того заслуживает! Она была невысокого роста, темноволосая и темноглазая и очень строгая, покрикивала на подчиненных, если они подхалтуривали. Но вкус у нее был отменный! Все газоны были засеяны травой, в которой цвели ромашки, васильки, маки и какие-то желтые цветочки! Такой красоты не было нигде и никогда потом! Увы, ее довольно быстро не стало. Деревья и кусты не были такими высокими, как сейчас, солнца было достаточно много, и эти цветочные полянки на газонах были восхитительны!

Много позже на газоне против окон нашей квартиры один житель из 2-го подъезда нашего корпуса посадил рядок яблонь. Жалкие их остатки и сейчас, бедолаги, мучаются от отсутствия солнца, но все-таки упорно борются и приносят по 3-5 яблочек в хорошее лето. Человек, который их посадил, был очень суровый, я бы даже сказала, злобный, и когда много лет спустя, я ставила коляску на краешек газона, чтобы что-то поделать дома, пока сын спал, он ужасно бранился. Я его боялась!

«Люкс» был зданием гостиничного типа, все жили в небольших комнатах или 2-комнатных номерах, а кухни, души и прочее были местами общего пользования, поэтому переселение в отдельные квартиры, да с собственными кухнями-туалетами-ванными казалось необыкновенным счастьем – ведь с войны не так-то много времени прошло, и люди жили чрезвычайно скученно и бедно!

Счастье от получения квартир ощущали в большей степени взрослые, хотя в первое время добираться до работы было совсем непросто – ходили трамваи в Черемушки, был 23-ий автобус до Киевского вокзала, и только в 59-ом году открыли метро Университет, но до этого еще надо было дожить! Впрочем, в Красных домах очень многие квартиры были коммунальными, особенно 3-х и 4-хкомнатные, в которых жили по 2-3 семьи из окружающих, уходивших «под снос» деревень. Но даже двухкомнатные квартиры бывали коммунальными – в корпусе 4 нашего дома жила моя подружка Галя Белоус, папа которой был, ни много ни мало, послом СССР в Колумбии, и их семья занимала одну комнату, а в другой жил тоже какой-то дипломатический работник – было и такое!

Переселявшиеся люди несли с собой свои деревенские привычки. У подъездов сидели старушки (не такие уж старушки, просто деревенские женщины) в платочках и тапочках, лузгали семечки и обсуждали соседей – кто с кем прошел, у кого что в семье и все такое прочее. В дворовых закутках, в угловых корпусах стояли покосившиеся столики, и подвыпившие мужики «забивали козла» с таким азартом, что стук костяшек стоял отменный!

И еще из деревенского. Молодые парни из села Семеновское (сейчас там находится Черемушкинский рынок и дома по соседству), устраивали схватки с рабочими, строившими окрестные дома и жившими в бараках на месте Цирка и театра Н.И. Сац. Они вооружались кольями и цепями и устраивали настоящие побоища! Хорошо помню, как орава таких озверелых парней мчалась по двору 6-го дома и сошлась с «врагами» около фонтана в нашем доме. Милиция приезжала довольно быстро, и воцарялся покой. Потом их всех повымели. Никаких причин для вражды у них не было – просто забавы пьяной толпы!

Одновременно, в наших домах поселили и многих интеллигентных и известных людей, и контраст с описанными выше старушками, перемывавшими соседские кости, был разительный! Хорошо помню папу Славы Белзы, Игоря Федоровича, видного музыко- и литературоведа, человека с импозантной внешностью, пышной шевелюрой и шейным платком, прогуливавшегося по двору со своими гостями. У него была изящная трость с крупным красивым набалдашником в форме львиной головы, если я правильно помню.

Когда мы переехали, дом 6 был почти целиком заселен, а в нашем, 4-ом, достраивались серединные корпуса. Никаких магазинов вокруг не было, и по утрам во дворы привозили большие корзины с французскими булками и буханками, всем этим торговала пышнотелая и румяная (почему-то я ее хорошо запомнила) продавщица в белоснежном халате и крахмальной наколке. Молоко и кефир в стеклянных бутылках разносили по квартирам! Из соседних деревень несли картошку и прочие овощи.

Потом открылась булочная (на месте нынешнего магазина охотничьи товаров, д. 6, корп. 7), и там был такой нож, похожий на саблю и входивший в прорезь в столешнице, с помощью которого продавщица распиливала буханки (за 18 коп. серые и 28 коп. белые) на половинки и четвертушки. А еще позже открылся «Гастроном» в д. 6, корп. 4 и овощной магазин в 2-ом корпусе нашего дома. В овощном стояли большие эмалированные белые контейнеры-лотки, заполненные всякими соленьями-маринадами – лисичками и груздями, маслятами и квашеной капустой, мочеными яблоками и огурцами. Благоухание всех этих роскошей было восхитительное, и оно заглушало запах подгнивших картошки-морковки-лука, который господствовал во дворе около этого корпуса. Рядом с овощным, в корпусе 3, находилась прачечная, туда сдавалось белье с пришитыми номерками – стиральных машин тогда и в помине не было!

В Красном гастрономе, как его все называли, со двора выстраивались огромные очереди за мукой и яйцами, которые «давали» к праздникам. Всем писали на руках номерки чернильным карандашом, в очередь вставали всей семьей, неработающие взрослые и дети – в одни руки давали по 3 кг муки и 3 десятка яиц! Зато в магазине стояли огромные лотки с черной и красной икрой и банки с крабами, и все это было по вполне доступным ценам!

54-ый был для нас годом «большого перелома» - произошла не только смена места жительства, но и была проведена реформа школьного образования, и мальчики и девочки стали учиться вместе, а у мальчиков появилась школьная форма! До этого 4 года я проучилась в старой добропорядочной женской школе 635 на ул. Москвина (теперь Петровский пер., напротив филиала МХАТа), где девочки ходили в аккуратненьких отглаженных формах, поливали в классе цветочки, и дежурная каждое утро проверяла чистоту рук и подстриженность ногтей – как в фильме «Первоклассница». (Кстати, Наталья Защипина, сыгравшая главную роль в этом фильме, училась в нашей школе несколькими классами старше.)

В новой, 14-ой, школе все было не так – мальчики из окрестных деревень и дети строителей из соседних бараков разговаривали в основном непарламентским, как теперь выражаются, языком, учителя не могли поддерживать дисциплину, по классу летали пыльные тряпки, пропитанные мелом, стреляли шариками из жеваной бумаги… но, в общем, процесс привыкания и притирки к новым обстоятельствам довольно быстро прошел. Этому способствовало еще и то, что в школе училось довольно много детей университетской профессуры из соседнего Дома преподавателей. А на следующий год, осенью 55-го, открылась школа №11, и весь наш класс туда перевели. (Много позже в 11-ой школе учились мои сыновья Сергей и Алексей Виноградовы.)

Ленинского проспекта тогда не было, а была Большая Калужская улица и Киевское шоссе и село Семеновское, и наша учительница Валентина Ивановна водила нас в поход через село, через яблоневые сады, сплошь покрывавшие все левую сторону дороги вплоть до Воронцовского имения, с полуразрушенными постройками и прудами, где водились тритоны.

Много позже, осенью 58-го года, мы, старшеклассники 11-ой и 1-ой школ, работали в вестибюлях станции метро Университет, которую тогда готовили к открытию – лезвиями счищали с кафельных плиток остатки цемента. Тогда они были белыми, позже их заменили на желтые, но того же, ванно-туалетного, вида. До сих пор помню ту стену, которую я обрабатывала, и когда метро открыли, я непременно бросала на нее взгляд, а если было время, нежно поглаживала ее.

Если помните, несколькими годами позже на нашей станции снимали фильм «Я шагаю по Москве» с Никитой Михалковым в главной роли.

Из школьных учителей запомнился Харитон Степанович Руколь, преподававший физику. Он вернулся с войны без руки, и из правого рукава торчала культя, закрытая черной тканью. Он был довольно мрачным и суровым человеком, и на его уроках стояла гробовая тишина, но если кто-то радовал его ответом или быстро и правильно решенной задачей, он улыбался, и мы все оживали.

Вообще в те годы во дворе и около частенько встречались безногие инвалиды войны, передвигавшиеся на самодельных дощатых тележках на колесиках, упираясь в асфальт деревянными катушками. Трудное это было зрелище – душа болит, а помочь ничем не можешь! Потом они как-то разом исчезли, и только много лет спустя мы узнали (из повести Ю. Нагибина «Терпение»), что инвалидов вытолкали из Москвы на север, на остров Валаам, чтобы не портили картину красивой жизни.

В нашем доме, в корпусе 2, тоже жил безногий инвалид, сапожник Володя, к которому все ходили прибить набойки, сменить подошвы, починить безнадежно сношенные туфли. Он был молодой, по моим детским понятиям, очень красивый – голубоглазый, светловолосый, большой. Он сидел на топчане в майке, были видны его мощные плечи. Увы, он сильно пил, и его налитые кровью глаза, иногда недобро, пугающе сверкали. Жена его казалась мне ужасной – маленькая, вся высушенная, вечно озабоченная… Вокруг толклись дети… Теперь-то я понимаю, как нелегко ей было!

Хотелось бы сказать несколько слов о некоторых замечательных людях, которые жили в Красных домах. С некоторыми из них дружила мама, а потом и я, а с некоторыми просто здоровались при встрече.

Слава (Святослав И.) Бэлза жил в 1-ом подъезде нашего корпуса и практически никогда с нами, дворовыми сверстниками, не общался. Дружил он с Костей из его подъезда, и стоило ему ненадолго задержаться во дворе, тут же с балкона раздавался голос его мамы: «Светик, пора домой!», и он послушно удалялся. Он не учился в наших школах, ездил в Сокольники в единственную тогда английскую школу, и мы считали его зазнайкой и снобом. По прошествии многих лет, моя родственница, работавшая на телевидении в 90-е годы, встретила Бэлзу и, разговорившись с ним, напомнила о детско-юношеской жизни в Красных домах. Он картинно закатил глаза и воскликнул: «О, мое босоногое детство!» Эта фраза вошла в коллекцию веселых наших семейных историй.

Как-то раз мои школьные друзья Ян и Андрей подрались с Бэлзой и Костей – не поделили марки или монеты, которые Ян собирал и обменивал. Сейчас ни Ян, ни Андрей уже не помнят, из-за чего вышел конфликт… Ян по-прежнему коллекционирует монеты, только уже в Германии, а Славы, увы, нет среди нас…

Где-то в конце 50-ых в нашем подъезде поселился Станислав Андреевич Любшин с женой Светланой, ее мамой и двумя маленькими сыновьями. Он был очень хорош собой, и я тихо вздыхала, встретив его во дворе или подъезде. Однажды, это было году в 64-65-ом, он пригласил меня попробоваться на какую-то роль в фильме «Застава Ильича», где он в то время снимался. Мне было совершенно не до того – я заканчивала Университет, на носу была защита диплома, ко всему я была уже давно замужем… потом я немного сожалела о таком упущенном шансе.

На 7-ом этаже в нашем подъезде жила Мария Сергеевна Сараева, участница Гражданской войны – она была бригадным командиром кавалерийской дивизии 1-ой конной армии! С нею жили две внучки, Ирина и Татьяна Левченко, одна из них, Татьяна так и живет в этой квартире с семьей дочери.

Ирина Николаевна Левченко, гвардии подполковник, Герой Советского Союза, была 17-летней девочкой, когда началась война, и к маю 1942 г. она, будучи санинструктором, вытащила с полей страшных сражений под Смоленском и Рославлем 168 раненых, а потом в боях на Керченском полуострове спасла 28 ребят из горящих танков! Получила сама тяжелое ранение, но покидать армию ни за что не хотела, прошла обучение и добилась назначения в танковую дивизию офицером связи, командовала группой танков и дошла до Берлина!

Ей было 30 с небольшим в те годы, когда я ее видела (она дружила с моей мамой), и это была замечательно красивая, стройная, подтянутая, изящно одетая женщина. Она часто бывала в военной форме, вся в орденах-медалях, и мне она представлялась богиней! Афиной! Жаль только, ушла она из жизни, не дожив до 50 лет!

Позже она жила в Доме на набережной, но часто навещала своих близких и заходила к нам пообщаться с мамой – Ирина Николаевна написала несколько книг и хотела услышать мамино мнение о ее работах или обсудить писательские дела-сплетни (обе были членами Союза писателей СССР).

Этажом ниже, в однокомнатной квартире под номером 66 жила Софья Александровна Шмераль, мамина старшая подруга и сослуживица – они много лет проработали в Иностранной комиссии Союза писателей в качестве консультантов по чешской (Софья Александровна) и югославской (мама) литературам. Она была из рода князей Аргутинских, ушла с головой в революцию в студенческие годы, вышла замуж за Богумира Шмераля, одного из основателей коммунистической партии Чехословакии. Она была почти на 20 лет старше мамы и являла собой образ старых большевичек, прекрасно описанных у Ю. Трифонова - сухая, строгая, застегнутая на все пуговицы, но при этом замечательно добрый и сердечный человек. Ежедневно она играла на пианино сонаты Бетховена и Моцарта, чем сильно досаждала одному склочному соседу, который изводил ее вечными жалобами и скандалами. Она владела несколькими европейскими языками, блестяще знала русскую и чешскую литературу, и к ней в гости часто приезжали многие чешские и словацкие писатели, произведения которых по ее рекомендациям переводились на русский язык. Поскольку она была «солдатом партии», рекомендовала она, конечно, только тех писателей, кто безоговорочно поддерживал советский строй и образ мыслей. Тем не менее, вторжение наших войск в Прагу в августе 68-го года и разгром «пражской весны» она страшно переживала и не могла ни понять, ни простить. Из Иностранной комиссии она ушла и тихо переводила с чешского языка книжки любимых ею писателей.

 

Кроме Софьи Александровны, из люксовских маминых очень близких друзей, дружбу с которыми после маминого ухода я поддерживаю до сих пор, особо хочется отметить две семьи – Драгановых-Стефановых и Мильграма-Пасторе.

Крум Драганов, как все мы его звали и знали на протяжении многих лет, в одночасье сменил имя-отчество-фамилию на Стефан Борисович Стефанов, и тут надо сделать небольшое отступление.

Отец Крума, Борис Стефанович Стефанов был основателем и руководителем объединенной компартии Румынии и Болгарии, и когда в Европе в 33-34 годах ощутимо запахло фашизмом, и нависла реальная угроза физического уничтожения, семьи комунистов-подпольщиков были эвакуированы в Москву и получили вымышленные имена и фамилии, которые носили вплоть до 58-59-го года, когда Коминтерн со всеми его структурами прекратил свое существование. Кто хотел, тот уехал из СССР, а к тем, кто остался жить здесь, постепенно возвращались их родовые имена и фамилии. Так случалось и со Стефаном Борисовичем. Он закончил в Москве школу, потом медицинский институт и проработал микробиологом, электронным микроскопистом в Институте биофизики в Пущино до конца своих дней. Он был чрезвычайно интересным и разносторонним человеком. Его рассказы о том, что видно в электронном микроскопе и как устроены клеточные органеллы, были так живы, так занимательны и новы (электронные микроскопы тогда только появились), что я твердо решила поступать на биофак и идти по его стопам. Он увлекался фотографией и сделал много снимков наших домов и дворов в первые годы заселения, и теперь это бесценные кадры нашей с вами истории. Его внук Юра Стефанов многие из них предоставил создателям нашего сайта, чтобы снимки могли увидеть все интересующиеся люди.

Его жена, Лидия Валентиновна Ливанова, ей недавно исполнилось 93 года, по-прежнему живет в их квартире в доме 6, корпус 1. Она была прекрасным детским врачом, работала в Боткинской больнице, потом в Институте педиатрии и разрабатывала вакцину от кори, которая используется для прививок до сих пор. В свое время, когда меня сразили одновременно скарлатина, корь и воспаление легких, она положила меня в отдельный бокс в Боткинской и выхаживала до тех пор, пока не прошел период кризиса. Много позже она лечила моих детей, и я испытываю к ней непреходящее чувство благодарности!

Лидия Валентиновна и Стефан Борисович являли собой на редкость дружную пару. Их нежное, уважительное и внимательное отношение друг к другу казалось мне, выросшей без отца, чем-то необыкновенным, и трогательным, и достойным подражания в моей собственной взрослой жизни. Но, увы, так не получилось!

Другая пара, Леонид Исидорович Мильграм и Мирелла Октавиановна Пасторе, которая тоже часто бывала у нас дома, представляла полную противоположность Стефановым. Оба были остры на язык, вечно подтрунивали друг над другом, и иногда мне казалось, что они ссорятся, но это не были ссоры – просто такая веселая и легкая форма общения! Я их очень любила! Так же, как и Стефановых.

В январе 56-го года открылась 1-ая школа, и Леонид Исидорович начал преподавать в ней историю, а уже в 60-ом он стал сначала завучем и потом директором 45-ой школы, которую превратил в одну из самых замечательных школ Москвы.

Про Мильграма написаны статьи и книги! Ученики его знаменитой 45-ой школы, однополчане, с которыми он прошел всю войну, учителя, с которыми он многие годы работал – все с благодарностью вспоминают его, благодарят судьбу за радость общения с ним, как с выдающейся личностью и прекрасным педагогом. Тут мне добавить нечего!

Каждое утро, отправляясь в школу, я встречала Миреллу и Лидию Валентиновну – они пешком шли на работу в Институт педиатрии, каждая в свое отделение – Мирелла «выращивала» сильно недоношенных детей в специальных камерах с полным жизнеобеспечением, а Лидия Валентиновна боролась с детскими инфекциями. Обе были энтузиастками своего дела и работали, не покладая рук.

Кроме работы, Мирелла была замечательной рукодельницей, человеком тонкого вкуса и удивительно умелых рук! Она вязала изящные кофточки со сложным узором, украшенные стеклярусом и вывязанными цветами, костюмы, свитеры и шапочки. Она ушла на пенсию, когда ей исполнилось 55 лет, но, находясь дома, всегда была безукоризненно и очень нарядно одета в свои кофточки-шапочки. Поскольку я сама очень любила это дело и вязала своим детям, внукам и внучкам разнообразные свитеры и кофточки, я часто консультировалась у нее и брала итальянские журналы, чтобы почерпнуть какой-нибудь новый прием вывязывания замысловатого рисунка или увидеть модные тенденции. При этом Мирелла много читала, они получали с десяток газет и журналов, интересовалась политикой, остро переживала происходящие вокруг события… Она ушла из жизни, и мне ее очень не хватает! На память о ней я получила ее наборы разнообразных спиц и крючков и специальных приспособлений для работы с шерстью. Очень сожалею, что сейчас вязать не приходится – никому из моих не нужны теперь вязаные вещи! 

В заключение хочу рассказать о моих родителях Иде Марковне Литваковой (Радволиной) и папе Драгане Антоновиче Озрине.

История мамы очень непростая, с одной стороны, а с другой стороны, очень типичная для людей ее времени, людей, переживших революцию, голод, годы становления нового государства, репрессии 37-го и прочих годов, потом войну… людей, сполна хвативших горя и радостей в нашей никогда не спокойной стране!

Мамина семья, состоявшая из папы, конторского служащего, мамы, и трех девочек, из которых Ида была старшей (1911 года рождения), жила в г. Елисаветграде (потом Кировоград, Украина). Семья была вполне благополучной до тех пор, пока в марте 1918 г. не умер их отец и единственный кормилец, и мамина мама, моя бабушка, осталась без каких-либо средств к существованию. Она кинулась за помощью к богатой родне в Харьков, но никто не смог ей помочь. Вокруг бушевала Гражданская война, красные сменяли белых и белые красных; вихрем прокатывались кровавые погромы, свирепствовал брюшной тиф… Все это они пережили, но самая беда началась тогда, когда бабушка заболела тифом, и ее увезли в больницу, а три крошечные девочки, старшей 9 лет, средней 5 и младшей год с небольшим, остались буквально на улице. Мама вспоминала, что они лежали, прижавшись друг к другу, на земле, у стены какого-то дома, шел снег, и подошла собака и стала лизать ей лицо, слизывать снег… Случилось чудо – их, умирающих, подобрала машина Комиссии по беспризорным Наркомпроса, которая целевым назначением отыскивала таких несчастных детей, и они оказались в детском доме, где их отогрели, помыли и накормили. И они остались там на долгие годы, выучились в школе и вступили в жизнь с твердым убеждением, что лучше советской власти не может быть ничего на свете! Моя мама свободно говорила по-немецки, потому что дети в школе с энтузиазмом учили немецкий язык, чтобы, в соответствии с планами руководителей страны, устроить революцию в Германии!

Мама с детства писала стихи, занималась в литературном кружке, поэтому, приехав в 28-ом году в Москву, она поступила в МГУ на филологический факультет, а потом в аспирантуру в Институт мировой литературы и одновременно начала работать в издательстве Коминтерна, которое переводило на иностранные языки как пропагандистко-политическую, так и художественную литературу. Ей очень пригодилось отличное знание немецкого языка, и когда шла работа по переводу и редактированию «Тихого Дона», ее очень хвалил автор, Михаил Александрович Шолохов – он принял ее за немку!

В издательстве мама познакомилась с Драганом Озриным, возглавлявшим отдел переводов советской литературы на западные языки – сам он владел немецким, французским, испанским, сербским, чешским и русским языками. Они поженились в 1933 году и получили комнату в «Люксе», гостинице Коминтерна.

Тут я сделаю небольшое отступление и расскажу о 20-30-х годах и о Коминтерне, о том, что это была за организация и какие люди там работали (как я это себе представляю!). Это имеет отношение не только к моим родителям, но и к тем людям и их детям, которые жили в «Люксе», а потом переселились в Красные дома.

Коминтерн был основан в 1919 году по инициативе В.И. Ленина, и туда вошли компартии многих государств Европы, Азии и обеих Америк. Главной его задачей было распространение и пропаганда идей социализма-коммунизма среди простых людей, идей справедливого устройства общества. В 20-30-ые годы популярность этих настроений среди думающей, студенческой и рабочей части молодежи в мире была очень высока! «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!» - это совсем не пустая фраза! В Советский Союз потянулись тысячи молодых людей из Америки, Югославии, Чехии, Венгрии (это то, что мне известно) и других стран, чтобы помочь строить новую, красивую жизнь. Они работали врачами в поликлиниках, инженерами на заводах, рабочими на стройках в Москве и других городах страны, на строительстве метрополитена и, в частности, в издательстве Коминтерна, которое в то время называлось Издательством иностранных рабочий и располагалось в здании около Манежа, где теперь находятся кассы Большого театра. Многие из них были из вполне зажиточных буржуазных семей, и ехали они сюда отнюдь не за деньгами – они были романтиками и идеалистами, самоотверженными бессеребрениками, не равнодушными к несправедливостям устройства жизни в их странах и страдавшими от боли других людей, как от своей собственной. Как по лбу обухом ударили по ним события 37-го года, когда в одночасье они оказались иностранными шпионами и подверглись репрессиям, как и миллионы советских людей, а те, кто смог унести отсюда ноги, оказались неугодными в своей стране и тоже подверглись репрессиям (все-таки менее страшным, чем у нас!).

Недавно у Булата Окуджавы я столкнулась с такой фразой: «Служение обществу – это не пустая болтовня, это отпущенное нам свыше ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ». Вот и я думаю, что в некоторых людях есть специальный ген - ген неравнодушия, ген сочувствия и соучастия…

Именно к людям такого сорта относился мой отец Драган Антонович Озрин (Мюллер) (1908 – 1951). Он вырос с двумя старшими сестрами и братом в небольшом хорватском городке Осиек (на границе с Австрией) во вполне обеспеченной семье почтового чиновника Австро-венгерской империи. Его отец, чех из Праги немецкого происхождения, довольно рано умер, а мама, родом из семьи известных хорватских просветителей Чечиновичей, очень образованная женщина, всем детям привила любовь к музыке и художествам. Драган прекрасно играл на рояле и отлично рисовал, и неслучайно он, закончив с отличием школу, поехал в Прагу в Высшую техническую школу учиться на архитектора. Его увлечение социалистическими идеями началось еще в старших классах школы, в 15 лет вступил в Союз коммунистической молодежи Югославии (подпольный, замечу!), и, приехав в Прагу в 1926 г., он активно включился в рабочее и антифашистское движение, так как в Чехословакии в то время компартия была легальной. По требованию Королевских властей Югославии его выслали из Праги, но друзья, чешские коммунисты, в 31-ом году переправили его в Москву, и фамилия его стала Озрен, по названию горы в южной части Сербии, а потом трансформировалась в Озрин (более привычное звучание для русского уха). В Москве папа познакомился с мамой, в 1933 году они поженились.

Потом была война, папа ушел на фронт в составе югославской части Красной армии и участвовал в освобождении Белграда, где после Победы и остался, а мама с нами (мне было 3 года, брату неполный год) в августе 45-го перебралась к нему. Оба работали в издательстве, переводили русскую и советскую литературу на сербский язык, а мама была одновременно корреспондентом ТАСС, что позже очень сильно помогло!

Жесткая политика Сталина, политика подчинения его кулаку, привела к полному разрыву между Югославией, которой руководил И.Б. Тито, и Советским Союзом, и в августе 1948 г., отец, как и тысячи других югославов, поддерживавших Советский Союз, был арестован и сослан в лагерь почище сталинских, где он и погиб. Поскольку были прерваны дипломатические отношения с СССР, из Белграда в срочном порядке выезжали все дипломаты, корреспонденты и разные советники, и нас с братом вписали в паспорта двух корреспондентов ТАСС, чтобы пограничные службы не задержали, как детей осужденного югослава. Мама осталась и стояла в тюремных очередях с передачами, надеялась на его освобождение, но потом и она вынуждена была уехать (в начале 50-го года).

В Москве маме дали комнату в «Люксе», в которой мы прожили до 1954 года, потом переехали в Красные дома. Поначалу маме было совсем непросто – ее, как жену иностранца, как приехавшую из враждебной Югославии, где правила «кровавая клика Тито-Ранковича» (так тогда писали газеты), не брали никуда на работу, некоторые давние знакомые предпочитали не узнавать или отвернуться при случайных встречах на улице… Она жила переводами с болгарского и сербского языков, часто под чужой фамилией, и только в 54-ом году ее приняли консультантом по югославской литературе в Иностранную комиссию Союза писателей СССР, и она положила немало сил на пропаганду и продвижение югославской культуры к российскому читателю. Многие виднейшие югославские писатели и поэты были ее близкими друзьями и, приезжая в Москву, бывали у нас в Красных домах.

Мама написала несколько книг и много критических статей о чешских и югославских писателях и деятелях культуры, и когда в 1955 г. готовилась к выпуску ее первая книга о Юлиусе Фучике, который стал другом отца еще в годы учебы в Прагу, ей было рекомендовано заменить свою фамилию Литвакова на псевдоним – в книге много говорилось о Драгане, а Югославия по-прежнему оставалась страной-врагом. Она сложила наши с Володей имена – получилось Радволина, и под этой фамилией она так и осталась в литературе.

В последние годы жизни мама работала над автобиографической повестью «Длинное письмо, не дошедшее до адресата», где описаны перипетии ее жизни и судьба папы, но довести дело до конца она не успела – ушла из жизни, когда ей было без малого 90 лет, и мы, ее дети и внуки, издали ее самостоятельно и подарили всем знакомым и друзьям. Как сказал Леонид Исидорович Мильграм, «это пронзительная книга, которую невозможно читать без слез… и восхищения!»

ЧИТАТЬ ПОВЕСТЬ >> 

Это – все, что я смогла вспомнить и рассказать о прекрасных Красных домах и их замечательных жителях. Два слова о нас с братом. Мы, Озрины Рада Драгановна и Владимир Драганович, выучились в Университете, я на биологическом факультете, где и продолжаю работать, заведую лабораторией, преподаю студентам. Володя учился на физическом факультете и защищал диплом и кандидатскую диссертацию по теоретической физике, а потом, когда страна у нас резко изменилась, он продолжил научную работу в прикладных областях физической химии и вычислительной математики. У меня образовалось трое детей и шестеро внуков-внучек, у Володи – одна дочь и три внучки. Жизнь продолжается...